— Нет, вот ты объясни мне, чего хорошего в этом вашем современном искусстве? Одна непонятная мазня! — Рита смешно сморщила носик, выражая тем самым презрение к предмету обсуждения.

Она, как и подруга, держала в руке эскимо на палочке. Жарища была невозможная, мороженное таяло прямо на глазах и девушки озабоченно слизывали его с липких пальцев, силясь не допустить попадания холодной шоколадной субстанции на нарядную одежду.

— Не скажи! — возражала Катя. — Изобразительное искусство должно дарить, прежде всего, эмоции, настраивать зрителя на определенную волну, расширять его восприятие.

— Как же оно расширяет восприятие, если не понятно, что оно означает? — горячилась Рита.

— Ну это, допустим, тебе не понятно. А ведь в каждую картину мастер обычно вкладывает свой смысл, раскрыть который он предлагает созерцающему самостоятельно и путем длительных размышлений, — настаивала Катя.

— Хорошо! Скажи мне тогда, например, какой смысл… Какой смысл, ну, вот, хотя бы в картине «Черный квадрат»?

— Так и думала, что ты про нее спросишь! А ведь у Малевича есть и другие, ничуть не менее известные картины. Тем не менее, все привязываются именно к «Квадрату», — укоризненно покачала головой Катя. — К тому же, картине сто лет, она не такая уж и современная.

Ее начинал не на шутку злить весь этот разговор, к груди, откуда-то из области желудка, постепенно подкатывала волна раздражения и негодования. Она любила свою подругу и с удовольствием проводила с ней время, но Ритка совсем ничего не понимала в искусствоведении, что не мешало ей время от времени с умным видом пускаться в пространные рассуждения. Это выводило Катю из себя, поскольку уж она-то прекрасно во всем разбиралась.

И вот пожалуйста: подруга снова завела этот неприятный и бесперспективный разговор, нагловато потряхивая черной челкой, откусывая большими кусками эскимо и, похоже, совсем не замечая, как закипает Катя. Рита вообще мало что замечала вокруг, особенно все то, что касалось эмоций близких ей людей. Со своим молодым человеком, Юркой, она потому недавно и рассталась — никто не мог выдерживать сложный взбалмошный Ритин характер сколько-нибудь продолжительное время. Никто, кроме верной подруги Кати, разумеется.

— Ну и что? Так что ж она выражает? Картина-то эта? — Вопрос был задан беззаботным тоном, но Кате почудилась издевка.

Она постаралась взять себя в руки, поправила свободной рукой очки и принялась терпеливо объяснять:

— Видишь ли, Малевич хотел показать доступность искусства каждому. Подчеркивая простоту форм, он пытался сосредоточиться на цвете в противовес форме…

— К-хым, к-гым… — откашлялся кто-то прямо над ухом Кати.

Она вздрогнула от неожиданности и капнула-таки мороженым прямо на подол светлого сарафана, который купила всего неделю назад по случаю распродажи в магазине рядом с домом. Недорого, но, тем не менее, теперь ей стало очень досадно. Крякнув, Катя положила остатки эскимо в рот и потянулась к сумочке за влажной салфеткой — некрасивое коричневое пятно невыгодно выделялось среди цветочных узоров подола, и с этим надо было что-то срочно делать. Рита сочувственно посмотрела на подругу, в то же мгновение забыв и про свой вопрос, и про спор, готовый вот-вот разгореться.

Катя все еще копалась в сумке, как вдруг обратила внимание, что Рита смотрит не на нее, а куда-то ей за спину, причем с выражением неподдельного изумления, буквально выпучив глаза и подняв брови так, что они полностью ушли под челку. Катя на всякий случай вжала голову в плечи и осторожно оглянулась, ожидая увидеть там кого-то вроде бывшего Ритиного хахаля. Однако рядом с ней на скамейке, почти впритирку, важно восседал морщинистый сухой старикан в новенькой с виду шляпе и таком же чистеньком, с иголочки костюме-тройке, но притом старинного фасона, который люди не носили, по меньшей мере, уже лет пятьдесят, если не больше. Костюм был застегнут на все пуговицы, не смотря на жару, и это, судя по всему, старикана нисколько не беспокоило, потому что он лучезарно улыбался обеим девушкам, будто был с ними давным-давно знаком. Вдобавок этот странный тип опирался на трость с пожелтелой костяной рукояткой в форме головы льва и всем своим видом воплощал уверенность. Опасную уверенность.

— Извините, если напугал вас, — обратился к Кате старик. — Я случайно подслушал ваш разговор — вы уж простите мое старческое любопытство, — Он хитро подмигнул Кате, не сводя с нее глаз, и его лицо подернулось мелкой рябью — будто летний ветерок пробежал по воде.

«Ужас!» — решила Катя, и у нее сразу же запотели стекла очков.

«Только сумасшедшего нам не хватало!» — подумала Рита и беспомощно оглянулась по сторонам. В парке по случаю хорошей погоды было много народу: на детской площадке резвились дети, вокруг прогуливались мамочки с колясками, а в стороне мел дорожку дворник, но, как назло, не было видно ни одного полицейского.

— Вы упомянули Казимира? И его известнейшую картину? Верно? — продолжал старик.

Катя, которой вмиг захотелось оказаться, как можно дальше от парка, нервно кивнула.

— Да… Помню задавал ему тот же вопрос, что и ваша подруга. Как много воды утекло! — Старик мечтательно воззрился в некие, ведомые только ему, дали. — Знаете, что он мне ответил?

«Кто? Малевич? — в смятении подумала Катя. — Нет, он, очевидно, очень старый, конечно, но Малевич творил лет сто назад! Как он вообще мог с ним говорить?»

Старик, казалось, не замечал ее замешательства и все бубнил свое:

— «А я и сам не понимаю, что я сотворил!» Вот, что он мне ответил тогда. Представляете? А вы говорите: глубокий смысл. А ведь гениальность Малевича как раз том и заключалась, что он сам не понимал величие своего творения. Вот так… Эх, Казимир, Казимир, задал же ты миру загадку!

— Вот и я о чем говорю, да, Рит? — неожиданно согласилась Катя и с надеждой оглянулась на подругу, ища поддержки. — Там очень много смыслов!

— Вы не правы, — резко возразил старик и строго посмотрел на Катю своими бездонными глазами. Та сразу смутилась и снова съежилась от этой темной глубины. — Истинный смысл всегда только один. Их не может быть много. Никак! — По его лицу опять прокатилась волна ряби, видимо, от возмущения, вызванного высказыванием такого глупого и никчемного существа, как Катя. — Впрочем, как раз с этим я могу помочь, — смягчился старик.

— С чем? — пролепетала Катя.

— С пониманием смысла. Единственного и неповторимого.

— И какой же там смысл, в этом «Квадрате»? — набралась храбрости Рита, сообразив наконец, что Кате нужна защита.

— Вы сами увидите.

— Но как?

— С моей помощью, разумеется. Позволите взглянуть? — Старик протянул руку к очкам Кати, сползшим ей на нос. — Я, видите ли, испытываю слабость к этим незамысловатым оптическим приборам. — Он снова превратился в доброго дедушку.

Старик ловко подцепил очки за дужку и принялся их разглядывать. Катя совсем растерялась — мир потерял очертания и расплылся бесформенными пятнами. В миг она ощутила себя полностью беспомощной и даже украдкой схватила за руку Риту. Впрочем, старик уже вернул Кате ее очки и разочарованно произнес:

— Так я и думал. В них вы ничего не увидите и не поймете.

— Вообще-то, это хорошие очки.

— Если вы хотели сказать «дорогие», то вы, безусловно, правы. Но вот насчет хороших… Сомневаюсь, очень сильно сомневаюсь. Могу предложить вам эти.

Старик извлек из внутреннего кармана причудливо расшитый футляр, раскрыл его и вытащил очки в толстой роговой оправе. Смотрелись они, откровенно говоря, как динозавр рядом с современным спортивным автомобилем. Огромные и неуклюжие, с толстыми линзами и, похоже, не очень новые.

— Примерьте! — потребовал старик.

— Мы ничего не покупаем…

— Примерьте, я сказал!

Катя нехотя надела их на нос, больше, чтобы не раздражать старика. Очки, как очки. Старые и тяжелые. Но, странное дело, видела она в них ничуть не хуже, чем в своих. Чтобы убедиться в этом, она принялась закрывать то один глаз, то второй и разглядывать парк вокруг.

— Видно, — констатировала Катя. — Хорошо видно.

— Дарю, — решительно предложил старик. — Абсолютно бесплатно. Только линзы не поцарапайте, иначе перестанут действовать. Изготовил я их для другого случая, ну да ладно. — И он протянул Кате футляр. — И это тоже возьмите.

— Спасибо.

— Так что насчет картины? — нахально поинтересовалась осмелевшая Рита.

— Я вам дал, все что необходимо. Приходите и увидите, — туманно ответил старик и поднялся со скамьи.

Двигался он изящно, будто был очень молод, и ничем не напоминал ту древнюю развалину, которой, безусловно, являлся. Непринужденно опираясь на трость, старик с неожиданной легкостью и стремительностью пошел прочь.

Девушки облегченно вздохнули.

— Ну и тип! — поделилась Рита. — Очки какие-то замызганные вручил. — Она с брезгливой неприязнью посмотрела на футляр в руках у Кати.

— Да… — согласилась та, все еще размышляя над последней фразой старика.

«Приходите и увидите, — думала она. — Что? Где?»

Рита еще что-то тараторила, но Катя не обращала на нее никакого внимания. Вечерело, и подруги отправились домой. Только совсем перед сном, ложась в постель, Катя решила: «Завтра еще один выходной, прокачусь в галерею и взгляну на «Квадрат». Через очки».

Ритку брать с собой было бессмысленно — та бы все равно ничего не поняла, поэтому Катя отправилась одна. Кроме того, ей хотелось спокойно насладиться искусством, не вступая в дискуссии с подругой.

Это так увлекло Катю, что она чуть не забыла про цель своего приезда, пока совершенно случайно не наткнулась на тот самый «Черный квадрат», скромно висевший в углу небольшого зала. Вокруг никого не было. С замиранием сердца Катя нацепила очки старика взамен своих и с любопытством стала вглядываться в облупившуюся краску картины.

Ничего. Все это она уже однажды видела, когда приходила сюда. Никаких смыслов, кроме тех, о которых она читала в трудах искусствоведов. Не почувствовав никакого озарения, Катя готова была разочарованно развернуться и уйти, как сзади послышался тихий голос.

— Я вижу, вам нравится.

Катя снова вздрогнула точь-в-точь, как вчера на скамейке, и возмущенно подумала про себя: «Да что ж это за привычка такая у всех — подкрадываться!» Она поспешно обернулась и увидела перед собой невысокого человека, пожалуй, среднего возраста и в мешковатой одежде, с квадратным подбородком и со следами оспин на небритых щеках. Взгляд нового незнакомца был немного сумасшедшим, но, тем не менее, вполне человеческим, что немного успокоило Катю. Вдобавок он показался девушке смутно знакомым. Будто она знала его раньше, но никак не могла вспомнить, где и когда видела этого неказистого и, чего уж там, не особенно симпатичного мужчину.

— Да, — согласилась она. — Нравится.

— Что ж… Я польщен. Не многие так говорят. Обычно слышишь что-то вроде «фу, какая чепуха» или «квадрат, как квадрат». А я, доложу вам, могу точно сказать, что никакой это не квадрат, а, между прочим, четырехугольник. Видите? У него углы не девяносто градусов, да и стороны вовсе не равны, смею заметить!

— Д-да… — неуверенно протянула Катя и вдруг почувствовала, как у нее задрожали ноги, а в животе стало внезапно холодно. Она поняла, кто перед ней!

Да! Вне всякого сомнения, она видела этого человека: на старых, очень старых, еще довоенных времен фотографиях, в учебниках по культурологии, которые штудировала в университете, а еще в статьях, которые читала. Мужчина немного насмешливо следил за ее лицом, но взгляд его оставался печальным.

— Позвольте представиться. Казимир.

— Малевич… — выдохнула Катя.

— Собственной персоной. А вас как зовут?

— К-к-катя, — закашлялась девушка.

— Катя… — Малевич задумчиво покатал ее имя во рту. — Какое красивое имя! Так называли и простых селянок, и императриц. Волшебное имя. Универсальное!

— Спасибо, — прошептала Катя.

— Что же привело вас сюда, Катя?

— Смысл. Я ищу смысл.

— В этом? — Малевич небрежно кивнул в сторону своего «Квадрата».

— Да.

И тут Малевич, лишь небрежно насмехавшийся все это время, откинул голову назад и захохотал так громко, что, казалось, по всем залам галереи гогочут сотни малевичей, и голоса их, многократно отражаясь громом от стен, мечутся от стены к стене. Было в этом издевательском смехе что-то жуткое, нереальное. Катя закрыла уши ладонями и зажмурилась, но, даже приняв такие очевидные меры, все равно чувствовала, как внутри у нее все содрогается от этих неистовых завываний.

Закончив смеяться, Малевич лукаво посмотрел на Катю и, озорно прищурившись, наконец-то произнес:

— Да я же просто пошутил! Здорово, да?

— Пошутили? — Катя несмело отняла руки, опасаясь повторения.

— Разумеется. И замечу, весьма удачно, да-с. Оцените мое чувство юмора: вот уже сто лет все приходят сюда и ищут хоть какой-то смысл. А я, понимаете, изобразил его. — Он кивнул на картину. — Ради шутки. Ради хохмы, чтобы показать, насколько вы все самоуверенные надутые болваны! Вот оно – настоящее искусство, неподдельное, стоящее. Такое, ради которого вообще имеет смысл творить. Да-с!

— Так смысл… в шутке?

— Да! — жизнерадостно ответил Малевич. — И вы все на это купились. Вот недотепы!

У Кати закружилась голова. Должно быть, из-за непривычных очков. Она, намереваясь продолжить разговор, стащила их с носа и сложила в футляр. Взамен быстренько нацепила свои и огляделась. Малевич пропал, а на стене по-прежнему висел старый, облупившийся «Черный квадрат» и больше уже не казался тем самым загадочным квадратом, но зато вполне обычным и, надо отметить, в самом деле довольно неровным четырехугольником, в котором нет никакого иного смысла, кроме шутки художника, его написавшего.